«Вспомните о традиционных нравственных
ценностях церкви!» Эту полную достоинства реплику услышал я в одной из
дискуссий о судьбе Pussy Riot. Но как историка больше всего заинтересовало меня
в той дискуссии одно — о какой
церкви речь? Если о сегодняшней
РПЦ, то тут, должно быть, какое-то недоразумение. Ибо за РПЦ, начиная с
середины XIII века, никаких нравственных ценностей не водилось. Нет у нее такой
традиции. И доказать это для всякого, кто знает ее историю, не очень сложно.
Дата, конечно, знакомая со школьной скамьи: в
середине XIII века Русь завоевала Орда. Чего, однако, нам в школе не объяснили,
так это, что с момента завоевания оказалась вдруг РПЦ фавориткой этой самой
Орды. И потому не знаем мы, как правило, за что, собственно, монгольский царь
(именно так, за здравие царя земли русской, ордынского хана, молились тогда в
православных церквях) одарил РПЦ такими щедрыми привилегиями и иммунитетами,
каких не знала, пожалуй, ни одна другая церковь в Европе.
Вот указ царя своему воинству: «Не надобе им от
церкви ни дань, ни поплужное, ни ям, ни подводы, ни война, ни корм, во всех
пошлинах не надобе им, ни которая царева пошлина». В переводе на современный
русский означает это, что полностью была освобождена РПЦ от
каких бы то ни было налогов, повинностей и вообще тягот, которыми
обложено было все остальное население покоренной страны. И, что не менее важно,
вручалось РПЦ верховное право управления и суда в ее владениях (а владения эти
были огромны: под покровительством завоевателей монастыри захватили больше
трети всех пахотных земель в стране). Другой царский указ сообщает: «А знает в
правду и право судит и управляет люди своя, в чем ни
буди: и в разбое, и в татьбе, и во всяких делех ведает сам митрополит, один или
кому прикажет».
Поистине стояла та церковь посреди разоренной
страны как сказочная храмина, как твердыня благополучия. И преуспевания. Но… Но завоеватели отнюдь не были филантропами. Они
платили РПЦ – за коллаборационизм. За то, что она положила к их ногам духовный
меч православия. За то, что звучала с амвонов проповедь покорности монгольскому
царю и его славному воинству. За то, что отторгала она от церкви восставший от
отчаяния народ, который топило в крови это свирепое воинство. Само собой,
едва зашаталась на Руси власть Орды, зазвучали с амвонов совсем другие
проповеди: проклинали «поганых», поработивших страну.
Не моргнув глазом, РПЦ предала свою вчерашнюю покровительницу. Новой предстояло
стать победительнице — Москве. Ожидалось, естественно, что она подтвердит все
ордынские «ярлыки» и станет защищать корпоративную собственность РПЦ столь же
ревностно, как защищала их Орда. В частности, беспокоило тогда РПЦ, что
крестьяне массами бегут с церковных земель на боярские (где, как правило, не
было барщины). Чего стоила земля без обрабатывавших ее крестьян? Следовало
запретить им переходы, закрепить их. В конце концов, привыкла церковь за
столетия ига, что на первом плане стоят ее частнособственнические интересы. А
также к тому, что власть (то есть Орда) их по первому требованию удовлетворяет.
Но тут вдруг нашла коса на камень.
Иосифляне и нестяжатели
Не могли нравиться Ивану III, первостроителю
Московского государства, претензии постмонгольской РПЦ. С его точки зрения,
церкви подобало быть пастырем народным, а не землевладельцем, не ростовщиком,
не предпринимателем. И тем более не государством в государстве. Даже очень
лояльно относящийся к РПЦ историк А.Н. Сахаров, который усматривает главную ее
заслугу в «борьбе с католической агрессией Запада», и тот вынужден признать, что
«церковь с ее религиозным влиянием, земельными богатствами, многочисленными
льготами стала порою соперничать с великокняжеской властью». И государь решил
привести РПЦ в чувство. Первым делом в Судебник 1497 года был включен закон о
Юрьевом дне (две недели в ноябре), когда крестьяне могли беспрепятственно
покидать монастырские земли. Отныне о закреплении их не могло быть и речи.
Понятно, что с этой минуты РПЦ возненавидела бояр, Юрьев день и...
государя. Власть, к которой нельзя было прислониться, которая не только
не одаривала ее все новыми привилегиями, подобно ордынскому царю, не нужна была
иосифлянам (как именовала себя РПЦ в XV–XVIвв., по
имени главного своего идеолога Иосифа Волоцкого, игумена Волоколамского
монастыря). Но Юрьевым днем дело не ограничилось. Иван IIIпризвал на
помощь единомышленников, почитаемых заволжских старцев, отколовшихся от монастырского иосифлянства и считавших церковное стяжание,
не говоря уже о закрепощении крестьян, смертельном грехом и ересью. Очень скоро
превратились эти нестяжатели в мощное церковное движение, выдвинув выдающихся
лидеров Нила Сорского и Вассиана Патрикеева.
Вот что отвечали они Иосифу: «Испытайте и
уразумейте, кто от века из воссиявших в святости и
соорудивших монастыри заботился приобретать села? Кто молил князей о льготе для
себя или об обиде для крестьян? Кто мучил бичом тела человеческие или облачал
их оковами?» Как видим, взывали нестяжатели к простоте доордынских церковных
нравов. Для них иосифлянское стяжание было карой Божией за измену древнему
преданию, за поругание «нашей руссийской старины». Одно за другим — между
началом 1480-х и серединой 1560-х — выйдут на арену истории четыре поколения
нестяжателей. Борьба шла с переменным успехом. Бывали у них и «свои» епископы и
даже «свои» митрополиты. Но иосифляне, наследниками которых считает себя сегодняшняя РПЦ, были богаче, хитрее и, как мы скоро увидим,
аморальнее. В конечном счете они победили. Главный их
политический враг — русская вотчинная аристократия, боярство — был разгромлен,
нестяжательство объявлено ересью и уничтожено, Юрьев день отменен, и русское
крестьянство наглухо закрепощено — на три долгих столетия. Но добились всего
этого иосифляне лишь в конечном счете. Еще в середине XVIвека исход этой эпической борьбы, решившей практически всю
дальнейшую судьбу России, был неясен. В монастырях царил «великий разброд».
Жадность съедала дисциплину, коррупция — духовные цели, распутство
— человеческую порядочность. И ясно это было всем. Даже молодому царю Ивану IV.
В известных царских вопросах церковному Собору
1551 года недоверие монастырской РПЦ выражено было
совершенно недвусмысленно. Судите сами. Вот о чем спрашивал ее царь: «В
монастыри поступают не ради спасения души, а чтоб всегда бражничать.
Архимандриты и игумены докупаются своих мест, не знают ни службы Божией, ни
братства, прикупают себе села и угодья у меня
выпрашивают. Где те прибыли и кто ими корыстуется? Над
ком весь этот грех взыщется? И откуда мирским душам получать пользу и
отвращение от всякого зла? Если в монастырях все делается не по Богу, то какого
добра ждать от нас, мирской чади? И через кого просить нам милости у Бога?»
Согласитесь, вопросы были нестяжательские.
Пиррова победа иосифлян
Для иосифлян то был страшный, тревожный сигнал.
Все осложнялось тем, что новый Судебник 1550 года не только подтвердил закон о
Юрьевом дне, но и в последней своей (58-й) статье законодательно запретил царю
принимать новые законы без «совета и согласия» бояр. В этой ситуации ничто,
кроме государственного переворота, аннулирующего все законы Московского
государства, спасти положение не могло. И иосифляне мобилизовали все свои
ресурсы для организации такого переворота. А ресурсов у них было немало. Прежде
всего им повезло: митрополит в ту пору был у них
«свой». Макарий был также воспитателем молодого царя и хорошо знал его
слабости. Иван IVнисколько не походил на своего
великого деда, первостроителя. Был он легко внушаемым, патологически жестоким и
отчаянно честолюбивым юношей. На этом и решено было сыграть. План переворота
состоял из трех пунктов. Во-первых, царю было внушено, что он
наследник по прямой линии самого «Августа кесаря» и нет ему равных в Европе,
кроме «цезаря» Священной Римской империи. Во-вторых, поскольку вся
коронованная европейская мелкота — польская, шведская или датская —
отказывалась признать Ивана IV царем, ее следовало проучить, завоевав, вопреки ей, земли распадавшегося Ливонского ордена (Прибалтику),
против чего категорически выступало правительство. В-третьих, предложен был царю соблазнительный пример турецкого султана Мехмета,
который не только не послушался своего правительства, но и «велел их живыми
одрати да рек так: есть ли они обрастут телом опять, ино им вина отдастся. И
кожи их велел бумаги набити и написати велел на кожах их — без таковыя грозы
правду в царстве не мочно ввести. Как конь под царем без узды, так царство без
грозы».
Трудно себе представить, что самые дальновидные
из иосифлянских иерархов не понимали риски предстоящего переворота. Очевидно ведь было, что создавали они монстра — власть, не
признающую никаких законов и ограничений, способную «живыми одрати» всякого,
кто ей перечит, произвольную, самодержавную власть. Но так глубоко вошла уже в
плоть и кровь большинства иерархии унаследованная от времен ига жажда прильнуть
к груди «своей» власти, если хотите, «ордынский синдром», что предпочли
рискнуть. Так или иначе, план удался. И едва грянул государственный переворот
(известный под именем опричнины), как разразилась турецкая «гроза» над Русской
землей, Иван IV превратился в Ивана Грозного — и полетели головы, в том числе и
иосифлянские. С той поры и любит РПЦ представлять себя жертвой. И митрополита
Филиппа задушил опричник Малюта Скуратов. И ленинские репрессии придумают, и
хрущевские. Но ни полслова о том, что сами же и создали «царя Бешеного, который 24 года купался в крови подданных», говоря
словами Михаила Лунина, одного из самых светлых умов декабризма. Как бы то ни
было, коварная попытка иосифлян спасти свои привилегии с помощью
государственного переворота кончилась для них в XVIвеке
и впрямь плохо. Трижды заставил их Грозный заплатить беспримерным страхом и
унижением. В первый раз принудил он их всем Собором участвовать в омерзительной
комедии суда над их собственным митрополитом. Вторично, когда до нитки ограбил
их псковские и новгородские монастыри. И в третий раз, когда поставленный им на
время вместо себя шутовской «царь» татарин Симеон отобрал у монастырей все
льготные грамоты, выданные им Ордой, и потребовал разорительную мзду за их
возвращение. Такова была страшная царская шутка.
Куда страшнее, однако, заплатило за их
«ордынский синдром» крестьянство. Конечно, как помним мы из времен ига, судьба
собственного народа была последним, что интересовало РПЦ. В особенности, если
на кону стояли ее земные богатства. Но то, что защищая
эти богатства, они во второй раз причинили неимоверные страдания своему народу
(Николай Карамзин был первым, кто приравнял царствование Грозного к
монгольскому нашествию), не должно быть забыто. Нет печальнее чтения, нежели
вполне канцелярское описание бедствий народных в официальных актах времен
опричнины, продолжавших механически, как пустые жернова, крутиться и крутиться,
описывая то, чего уже нет на свете. «В деревне в Кюлекше, — читаем в одном из
таких актов, — лук Игнатки Лукьянова запустел от опричнины — опричники живот
пограбили, а скотину засекли, а сам умер, дети безвестно сбежали. Лук Еремейки
Афанасова запустел от опричнины — опричники живот пограбили, а самого убили, а
детей у него нет. Лук Мелентейки запустел от опричнины — опричники живот
пограбили, скотину засекли, сам безвестно сбежал...» И тянутся и тянутся
бесконечные, как русские просторы, бумажные версты этой хроники человеческого
несчастья. Снова лук (участок) запустел, снова живот (имущество) пограбили,
снова сам сгинул безвестно. И не бояре ведь все эти Игнатки,
Еремейки да Мелентейки, не враги государевы, просто мужики, у которых был
«живот», который можно было пограбить, были жены и дочери, которых можно
насиловать, «лук» был, который можно отнять...
Нераскаявшаяся
Здесь кончается моя компетенция как историка
РПЦ. Отныне единственное мое преимущество перед читателем — историческая
ретроспектива. Увы, свидетельствует она неоспоримо — на протяжении трех с
половиной столетий заботилась иерархия РПЦ исключительно о своих земных
богатствах. Ради них готова она была не только преданно сотрудничать с
иноземным завоевателем, но и вдохновить, если верить Карамзину, «второе
монгольское нашествие». Какие уж там нравственные ценности! Когда напомнили ей
о них нестяжатели, она объявила их еретиками, жидовствующими — и уничтожила.
Так откуда у нее в таком случае «традиция нравственных ценностей»? Теоретически
она могла, конечно, обрести ее в последующие века. Могла, если бы искренне
покаялась в тех тяжких страшных грехах, о которых мы говорили. Но слышали ли вы
из уст иерархов РПЦ хоть слово покаяния? Напротив, они наняли целую армию
пишущей обслуги, призванную оправдать все ее грехи. И главное, продолжала
грешить — в том же духе, в каком начала в XIIIвеке.
Тот же «ордынский синдром» и в 1941-м, когда прильнула она к груди Гитлера, как
некогда к груди монгольского царя, и преданно сотрудничала. И в 2012-м, когда
пытается она подкрепить своими средневековыми канонами идейную пустоту
чекистской власти.
Александр Янов